Первым, кто выделил идентификацию с агрессором в качестве самостоятельного процесса, выполняющего защитные функции, стал Зигмунд Фрейд, но более основательными исследованиями этого феномена занималась его дочь Анна. Она подробно описала этот механизм психологической защиты в 1936 году. Автором термина «стокгольмский синдром» считают криминалиста Нильса Бейерота. Связан этот термин с захватом заложников в Стокгольме в августе 1973 года.
23 августа сбежавшему из тюрьмы преступнику Яну Эрику Улссону удалось в одиночку захватить стокгольмский банк Kreditbanken и взять в заложники четверых его работников. По его требованию в банк был доставлен сокамерник Улссона — Кларк Улоффсон. Спустя пять дней полиция провела газовую атаку, которая вынудила захватчиков сдаться.
Заложников удалось освободить целыми и невредимыми, однако после освобождения они заявили, что боялись полиции, а не захватчиков, которые не сделали им ничего плохого (хотя через три дня после захвата, когда полиция начала приготовления к газовой атаке, Уллсон открыл стрельбу и пригрозил убить заложников). По некоторым данным, бывшие заложники даже наняли захватчикам адвокатов за собственные деньги.
Симпатия, возникающая в случае стокгольмского синдрома, может быть как односторонней, так и взаимной. Одностороннюю симпатию захватчиков к заложником, под влиянием которых заложников отпускают, считают частным случаем стокгольмского синдрома и называют «лимским синдромом» в память о захвате резиденции японского посла в столице Перу, Лиме, в 1996 году.
Слово «синдром» обычно ассоциируется с расстройством, однако большинство исследователей считают стокгольмский синдром не нарушением, а нормальной реакцией на событие, сильно травмирующее психику. Включается инстинкт самосохранения: жертва надеется, что если будет безоговорочно выполнять все требования агрессора, он проявит снисхождение. Поэтому пленники стараются вызвать одобрение и покровительство захватчика, стараясь демонстрировать послушание.
Интересно, что при ведении переговоров с захватчиками медиаторы зачастую пытаются поощрить развитие взаимной симпатии между захватчиками и заложниками — это помогает увеличить шансы заложников на выживание. Если заложники испытывают симпатию к террористам, они вряд ли сделают какую-нибудь глупость, которая может повлечь за собой жесткую реакцию террористов; и наоборот, террористам будет непросто убить заложников, если они испытывают к ним симпатию.
Стокгольмский синдром — довольно редкое явление. Данные, предоставленные ФБР, свидетельствуют о том, что он возникает примерно в 8% случаев захвата заложников с баррикадированием захватчиков в здании. На его развитие влияет множество факторов. Так, препятствовать возникновению стокгольмского синдрома может языковой барьер, религиозные, этничeские и другие разногласия и др.
Однако если этот синдром так редок, почему о нем столько разговоров? Дело в том, что его разновидность, называемая бытовым стокгольмским синдромом, может встречаться в повседневной жизни. Имеются в виду ситуации бытового насилия (физического, сексуального, психологического, экономического), в которых жертва оправдывает обидчика.
Одна из причин отсутствия точной статистики домашнего насилия заключается именно в развитии у жертв бытового стокгольмского синдрома; они оправдывают насильника и не обращаются за помощью, надеясь, что если они будут послушны, насилие прекратится. На самом же деле бытовое насилие редко ограничивается однократной вспышкой — это замкнутый круг, из которого непросто вырваться без постороннего влияния.
Итак, идентификация с агрессором сама по себе является не расстройством, а защитным механизмом психики. А то, пойдет ли она жертве на пользу или во вред, во многом зависит от конкретной ситуации.
